Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "Х"

1. "Берег невольников"

Входимость: 1. Размер: 9кб.

Часть текста: надолго Перешел в новое место: В былую столицу белых царей, Под кружевом белым Вьюги, такой белой, Как нож, сослепа воткнутый кем-то в глаза, Зычно продавались рабы Полей России. «Белая кожа! Белая кожа! Белый бык!» — Кричали торговцы. И в каждую хату проворнее вора Был воткнут клинок Набора. Пришли; смотрят глупо, как овцы, Бьют и колотят множеством ног. А ведь каждый — у мамыньки где-то, какой-то Любимый дражайший сынок. Матери России, седые матери, — Войте! Продаватели Смотрят им в зубы, Меряют грудь, Щупают мышцы, Тугую икру. «Повернись, друг!» Врачебный осмотр. Хлопают по плечу: «Хороший, добрый скот!» Бодро пойдет на уру Стадом волов, Пойдет напролом, Множеством пьяных голов, Сомнет и снесет на плечах Колья колючей изгороди, И железным колом С размаха, чужой Натыкая живот, Будет работать, Как дикий скот Буйный рогом. Шагайте! С богом! Прощальное баево. Видишь: ясные глаза его Смотрят с белых знамен. Тот, кому вы верите, «Бегает, как жеребец. Рысь! Сила! Что, в деревне, Чай, осталась кобыла? Экая силища! Какая сила! Ну, наклонись!» Он стоит на холодине наг, Раб белый и голый. Деревня! В одежды визга рядись! Ветер плачевный Гонит снега стада На молодые года, Гонит стада, Сельского хама рог, За море. Кулек за кульком, Стадо за стадом брошены на палубу, Сверху на палубы строгих пароходов, Мясо, не знающее жалости, Не знающее жалобы, Бросает рука Мировой наживы, Игривее шалости. Страна обессынена! А вернется оттуда Человеческий лом, зашагают обрубки, Где-то по дороге, там, на чужбине, Забывшие свои руки и ноги. Бульба больше любил свое курево в трубке. Иль поездами смутных слепцов Быстро прикатит в хаты отцов. Вот тебе и раз! Ехал за море С глазами, были глаза, а вернулся назад без глаз. А он был женихом! Выделка русской овчинки! Отдано русское тело пушкам — В починку! Хорошая починка! В уши бар...

2. Марков Владимир: О Хлебникове (попытка апологии и сопротивления)

Входимость: 1. Размер: 94кб.

Часть текста: вине самого поэта) в неполном или искаженном виде. Футуристы пропагандировали лишь то, что годилось для их публичных скандалов (в которых сам Хлебников не участвовал). Почти для всех он был (да и остается) автором «Смехачей» — вещи только интересной и малопоказательной, а также опасной для репутации. К таким стихотворениям на десятилетия прилипают составители антологий и сочинители учебников по истории литературы. И преувеличения, и недооценки Хлебникова современниками понятны: и то, и другое свойственно современникам. К тому же, этикетка «гения» давалась тогда легко 1 , а футуристические издания и впрямь могли оттолкнуть. Посмертное прославление Хлебникова имело больше оснований. Хотя многие энтузиасты и проповедники его творчества в 20-х гг. знали его лично, — это было уже другое племя, не футуристы. Центр тяжести с «эпатажа» не всегда талантливых скандалистов перешел на критическую и литературно-исследовательскую деятельность. Началась эпоха формализма, этого блестящего ребенка малопочтенных родителей-футуристов. Маневр был блестящий. После неудачной конной лобовой атаки футуристов следующее поколение начало артиллерийский обстрел — но не из литературных салонов, а из ученых кабинетов. Это закончилось чуть ли не полным завоеванием литературы. Репутация Хлебникова в то время, конечно, укрепляется и растет. От первой (и до сих пор лучшей) работы Р. Якобсона о Хлебникове ( Новейшая русская поэзия. Набросок 1. Прага, 1921) до выхода и свет заключительного шестого тома первою собрания произведении — таков путь этой кампании. Все это ни на йоту не приблизило Хлебникова к читателю, но поэзия того времени приняла его наследие. Исследованием литературных «влияний» часто злоупотребляли, но к разговорам о влиянии Хлебникова можно относиться без опасений. Маяковский, Мандельштам, Тихонов, имажинисты (также и Есенин), Сельвинский, Пастернак, Кирсанов, Асеев, наконец, Заболоцкий, а в...

3. "Ручей с холодною водой..."

Входимость: 1. Размер: 4кб.

Часть текста: на ходу Кушая неба дары. Кони трутся боками, ремнями седла. Улыбка белеет в губах моего товарища. «Кушай, товарищ», — опять на ходу протянулась рука с кистью глаз моря. Так мы скакали вдвоем на допрос у подножия гор. И буйволов сухое молоко хрустело в моем рту, А после чистое вино в мешочках и золотистая мука. А рядом лес густой, где древний ствол Был с головы до ног окутан хмурым хмелем, Чтоб лишь кабан прошиб его, несясь как пуля. Чернели пятна от костров, зола белела, кости. И стадо в тысячи овец порою, как потоп, Руководимо пастухом, бежало нам навстречу Черными волнами моря живого. Вдруг смерклось темное ущелье. Река темнела рядом, По тысяче камней катила голубое кружево. И стало вдруг темно, и сетью редких капель, Чехлом холодных капель Покрылись сразу мы. То грозное ущелье Вдруг встало каменною книгой читателя другого, Открытое для глаз другого мира. Аул рассыпан был, казались сакли Буквами нам непонятной речи. Там камень красный подымался в небо На полверсты прямою высотой, кем-то читаемой доныне. Но я чтеца на небе не заметил, Хотя, казалось, был он где-то около. Быть может, он чалмой дождя завернут был. Служебным долгом внизу река шумела, И оттеняли высоту деревья-одиночки. А каменные ведомости последней тьмы тем лет Красны, не скомканы стояли. То торга крик? Иль описание любви, и нежной и туманной? Как пальцы рук, над каменной газетой белели облака. К какому множеству столетий Окаменелых новостей висели правильно строки? Через день Чека допрос окончила ненужный, И я,...