Поиск по творчеству и критике
Cлово "1895"
Входимость: 2. Размер: 53кб.
Входимость: 1. Размер: 43кб.
Входимость: 1. Размер: 7кб.
Входимость: 1. Размер: 16кб.
Входимость: 1. Размер: 2кб.
Входимость: 1. Размер: 3кб.
Входимость: 1. Размер: 7кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 2. Размер: 53кб.
Часть текста: «О пяти и более чувствах», стилизована под научно-популярную лекцию из области психофизиологии восприятия. Содержащаяся в перечне научных открытий фраза «он связал время с пространством» зачастую трактуется как гениальное предвидение 19-летним студентом Казанского университета Виктором Хлебниковым будущих открытий Эйнштейна и Минковского. Саму же статью «Пусть на могильной плите прочтут...» некоторые исследователи считают программой научных исследований Хлебникова, изложенной в форме автоэпитафии (см. [Дуганов, 15], [Старкина, 466], [Бабков, 163]). Работая над статьей [Щетников], посвященной отражению идей специальной теории относительности в произведениях Велимира Хлебникова, мы в какой-то момент усомнились в том, что упомянутая фраза действительно является «предвидением», усмотрев в ней возможную отсылку к речи немецкого математика Германа Минковского (1864—1909) «Пространство и время», произнесенной в 1908 г. и опубликованной в 1910 г. в русском переводе [Минковский]. Выдвинув это предположение, мы тем самым вынуждены были усомниться в общепринятой датировке текста «Пусть на могильной плите прочтут...», указав в качестве нижней границы его написания 1908 г. Для проверки этой гипотезы мы проанализировали прочие фрагменты «(авто)эпитафии» на предмет наличия в них отсылок к тем печатным источникам, из которых Хлебников мог черпать свои заимствования. В результате произведенных изысканий было установлено, что текст Хлебникова с большой степенью...
Входимость: 1. Размер: 43кб.
Часть текста: на каждом новом витке времени. Но сама идея экономических циклов сформировалась у другого французского ученого Клемента Жюгляра уже только в середине ХІХ столетия. До этого внимание ученых — экономистов привлекали не циклы, а только кризисы. Они рассматривались не как составляющие части циклического развития хозяйства, а как признаки социально-экономического катаклизма, который надвигается как волна цунами, масштабы негативных последствий которой неизвестны. Вероятно, не случайно, что первые экономические циклы, связанные с возобновлением активной части основного капитала, открыл физик по специальности Жюгляр, который определил их длину в 7-11 лет, то есть в среднем 9 лет. Как раз такой интервал наблюдался в последние 30 лет ХХ века в среднесрочных циклах производства мировых объемов валового продукта, минимальные темпы роста которого припадали на кризисные годы — 1973, 1982, 1991 гг. Таким образом, в конце ХІХ столетия сложилось мнение о существовании в экономической науке единого “промышленного” или “делового” цикла длиной в 7-11 (8-10) лет, который со ссылкой на авторство Жюгляра был детально описан и всесторонне проанализирован в...
Входимость: 1. Размер: 7кб.
Часть текста: навеки, Душой простодушнее дурочки, Боролися черные веки С глазами усталой снегурочки. А та — золотистые глины Любила весною у тела, На сене, на стоге овина Лежать — ее вечное дело. Внезапный язык из окошка на птичнике — Прохожего дразнит цыгана, То, полная песен язычника, Стоит на вершине кургана. И, полная неба и лени, Жует голубые цветы, И в мертвом засохнувшем сене Плывет в голубые пути. Порой, быть одетой устав, Оденет ночную волну, Позволит ветров табуну Ласкать ее стана устав. И около тела нагого Холодная пела волна Давно позабытое слово Из мира далекого сна. Она одуванчиком тела Летит к одуванчику мира, И сказка великая пела, — Глаза человека — секира. И в сказку вечернего неба Летели девичьи глаза, И волосы темного хлеба Волнуются, льются назад. Умчалися девичьи земли В молитвенник дальнего неба, И волосы черного хлеба Волнуются, полночи внемля. Она — точно смуглый зверок, И смуглые блещут глазенки; Небес синева, точно слабый урок, Блеснет на зарницах теленка. Те волосы — золота темного мед, Те волосы — черного хлеба поток, То черная бабочка небо сосет И хоботом узким пьет синий цветок. Поверили звезд водоему Ее молодые лета, Темнеет сестрой чернозему Любимая сном нагота. И кротость и жалость к себе В ее разметавшихся кудрях, И небо горит голубей В колосьях священных и мудрых. И неба священный подсолнух, То золотом черным, то синим отливом Блеснет по разметанным волнам, Проходит, как ветер...
Входимость: 1. Размер: 16кб.
Часть текста: поэтический год, и с ним в руках два самозваных Председателя земного шара вечером садились на поезд Харьков — Москва, полные лучших надежд. Нашей задачей в Петрограде было удлинить список Председателей, открыв род охоты за подписями, и скоро в список вошли очень хорошо отнесшиеся члены китайского посольства Тинь-Э-Ли-и Янь-Юй-Кай, молодой абиссинец Али-Серар, писатели Евреинов, Зенкевич, Маяковский, Бурлюк, Кузмин, Каменский, Асеев, художники Малевич, Куфтин, Брик, Пастернак, Спасский, летчики Богородский, Г. Кузьмин, Михайлов, Муромцев, Зигмунд, Прокофьев, американцы — Крауфорд, Виллер и Девис, Синякова и многие другие. На празднике искусств 25 мая знамя Пред<седателей> з<емного> ш<ара>, впервые поднятое рукой человека, развевалось на передовом грузовике. Мы далеко обогнали шествие. Так на болотистой почве Невы было впервые водружено знамя Председателей земного шара. В однодневной газете «Заем Свободы» Правительство земного шара обнародовало стихи: «Вчера я молвил: гуля, гуля! И войны прилетели и клевали из рук моих зерно». Это было сумасшедшее лето, когда после долгой неволи в запасном пехотном полку, отгороженном забором из колючей проволоки от остальных людей, по ночам мы толпились у ограды и через кладбище — через огни города мертвых — смотрели на дальние огни города живых, далекий Саратов. Я испытывал настоящий голод пространства и на поездах, увешанных людьми, изменившими Войне, прославлявшими Мир, Весну и ее дары, я проехал два раза, туда и обратно, путь Харьков —...
Входимость: 1. Размер: 2кб.
Часть текста: "Из песен гайдамаков" ИЗ ПЕСЕН ГАЙДАМАКОВ «С нависня пан летит, бывало, горинож, В заморских чеботах мелькают ноги, А пани, над собой увидев нож, На землю падает, целует ноги. Из хлябей вынырнет усатый пан моржом, Чтоб простонать: «Santa Maria!» Мы ж, хлопцы, весело заржем И топим камнями в глубинах Чартория. Панов сплавляем по рекам, Л дочери ходили по рукам. Была веселая пора, И с ставкою большою шла игра. Пани нам служит как прачка-наймитка, А пан плывет, и ему на лицо садится кигитка». — Нет, старче, то негоже: Парча отстоит от рогожи. <1912> Примечания 55. Мирск о нца, с. [32] . Печ. по II, 91. 1891 — 1895 гг. Хл. провел на Волыни, в укр.-польском селе Подлужное. Нависень — навес. Горинож (нар. укр. горинiж) — вверх ногами. "Santa Maria!" (лат.) — "Святая Мария!" Чарторий — назв. связано со знач. "глубокий овраг"; в Подлужном находились развалины дворца князей Чарторийских. Кигитка (обл.) — чибис, или пигалица.
Входимость: 1. Размер: 3кб.
Часть текста: КАВЭ-КУЗНЕЦ Был сумрак сер и заспан. Меха дышали наспех, Над грудой серой пепла Храпели горлом хрипло. Как бабки повивальные Над плачущим младенцем, Стояли кузнецы у тела полуголого, Краснея полотенцем. В гнездо их наковальни, Багровое жилище, Клещи носили пищу — Расплавленное олово. Свирепые, багряные Клещи, зрачками, оловянные, Сквозь сумрак проблистав, Как воль других устав. Они, как полумесяц, блестят на небеси, Змеей из серы вынырнув удушливого чада, Купают в красном пламени заплаканное чадо И сквозь чертеж неясной морды Блеснут багровыми порой очами чёрта. Гнездо ночных движений, Железной кровью мытое, Из черных теней свитое, Склонившись к углям падшим, Как колокольчик, бьется железных пений плачем. И те клещи свирепые Труда заре пою. И где, верны косым очам, Проворных теней плети Ложились по плечам, Как тень багровой сети, Где красный стан с рожденья бедных Скрывал малиновый передник Узором пестрого Востока, А перезвоны молотков — у детских уст свисток, — Жестокие клещи, Багровые, как очи, Ночной закал свободы и обжиг Так обнародовали: «Мы, Труд Первый и прочее и прочее...» Начало...
Входимость: 1. Размер: 7кб.
Часть текста: проливе, нырнуть в море частыми ударами весел, внизу гордых парусов напрасно преследующего его турецкого флота, достичь устья Днепра и свободно вздохнуть в Запорожье, где толпились чайки. Мой народ забыл море и, тщетно порываясь к свободе, забыл, что свобода — дочь моря. Но племя волгоруссов моей земли знало чары великой степи (отдых от люда и им пустота), близость моря и таинственный холод великой реки. Там сложилось мое детство, где море Китая затеряло в великих степях несколько своих брызг, и эти капли-станы, затерянные в чужих степях, медленно узнавали общий быт и общую судьбу со всем русским людом. Вот вы прожили срок, срок жизни, и сразу почувствовали это, так как многие истины просто отвалились от вас, как отваливаются черные длинные перья из крыла ворона в свой срок, и он сидит один в угрюмой лесной чаще и молча ждет, когда вырастут новые. Да, я прожил какой-то путь и теперь озираю себя: мне кажется, что прожитые мною дни — мои перья, в которых я буду летать, такой или иной, всю мою жизнь. Я определился. Я закончен. Но где же то озеро, где бы я увидел себя? Нагнулся в его глубину золотистым или темно-синим глазом и понял: я тот. Клянусь, что, кроме памяти, у меня нет озера, озера-зеркала, к которому неловкими прыжками пробирается ворон, когда все вдруг тихо, и вдруг замолчавшие лесные деревья и неловкий поворот клюва — все сливается в один звук, звук тайны сумрачного бора. А ворон хочет зеркала: его встречают деревья, как лебедя. Но память — великий Мин, и вы, глубокие минровы, вы когда-то теснились в моем сознании, походя на мятежников, ворвавшихся на площадь: вы опрокинули игравшую в чет и нечет стражу и просили бессмертия у моих чернил и моего дара. Я вам отказал. Теперь сколько вас, образов прошлого, явится на мой призыв? Так князь, начиная войну не вовремя, не знает, велико ли будет его войско, и смутно играет, гадая о...