III
Велимир Хлебников имел прирожденные наклонности к изобразительному искусству. Еще будучи 14-летним гимназистом, после уроков и вечерних занятий садился с сестрой и братом за рисование (портрет с натуры),... которым руководил молодой художник, а ранее рисовал маленькие уголки натуры или с репродукций. Отцу он говорил, как свидетельствует сам Владимир Алексеевич, что если бы по своей воле избрал специальность, то остановился бы на живописи. Тяготение и живой интерес к живописи у него были и потом всегда...
Четырехмесячное мое личное знакомство с поэтом не может дать более серьезного материала для суждения о воззрениях Велимира на живопись, чем то, что мы имеем в его литературных свидетельствах, и лишь только некоторые бытовые факты могут дополнить общую картину отношения его к изоискусству. Наше общение было посвящено главным образом вопросам, касающимся времени и других литературных трудов Велимира.
Велимир учил меня читать и решать его формулы, объясняя мне математические понятия, проверяя мои сведения в этом деле. «Слушайте внимательно, это вам не «Закон божий»... — ему как-то показалось, что я рассеянно внимал ему, но я просто туговато понимал, так как многое подзабыл по математике. Или занимались корректурами «Зангези», «Вестников», «Досок судьбы», или же знакомился с рукописями Велимира.
Я имел приют тогда у Сергея Исакова. По стенам комнаты были развешаны мои пространственные композиции из бумаги, расписанной тушью. Велимир часто бывал у нас, рассматривал работы, прочитывал стихи, нарисованные на них (я вводил в каждую композицию чьи-либо стихи и больше — Велимира). Но работы, сделанные из бумага (гнутой), от сырости и железной печки деформировались, грязнились и приобретали вид беспорядочного хлама — сил не было их поддерживать, тем более что многие из них были засняты. Велимир, узнав об этом, всполошился: «Почему вы не спросили моего совета? Я бы нашел, где их устроить, например, у Куфтина...» Но я его успокоил, что они засняты, а возиться с ними теперь никому не под силу.
Бывал и я у него часто, где он жил (в комнате Спасского на Мясницкой ул., д. 21). Однажды я делал набросок тушью с него. Он сидел на кровати своей железной без матраца, покрытой рогожей, поджав под себя ноги, писал держа рукой доску и с бумагой. В это время он тоже сделал с меня рисунок.
Потом мы в деревне Санталово. Через два дня по приезде туда погода наладилась. Подсохло — весна. Я начинаю рисовать. Велимир разбирает свои рукописи, гуляет по лесу, по речке. Рисую баню. Велимир подсел. «Страшно хочется порисовать...» Я передаю ему начатый рисунок бани и тушь: «Продолжайте». Он, с едва заметной улыбкой удовольствия в глазах, принимается за работу. Через некоторое время подхожу — сделаны бревна среднего утла бани, робко выведены в точном соответствии по количеству с натурой. Почувствовав, что он делает что-то не то, отдает мне бумагу и кисть, и я продолжаю работу.
Велимир лежит в больнице. Положение его тяжелое. Говорит едва понятно. Указывает мне на стену. Смотрю, но ничего не вижу. «Смотрите выше», — шепчет... Не вижу, не понимаю — стена голая, вверху пятна обновленной штукатурки. «Видите... Городецкий-крыса...» И действительно, пятно нарисовало тонкую и остроумную карикатуру на Сергея Городецкого. Если бы можно было заснять это пятно, то мы бы имели прекрасное художественное произведение, найденное в случайных сочетаниях ритмов контура пятна штукатурки.
И все же это произведение художника — результат его мысли в изобразительном материале, хотя он не прикасался рукой к нему для его создания. Затем, положенный в упомянутой бане, согласно с его желанием, в безнадежно-тяжелом положении, он, рассматривая стоящий около него букет полевых цветов, говорит: «Вижу много знакомых.лиц...»
После смерти Велимира я сблизился с сестрой его Верой и родными их. При жизни Велимир только вскользь мне упоминал о них. Мы собирались рассылать «Вестник Председателей земного шара» (содержание: уравнения времени вращения планет внутреннего пояса солнечной системы), он давал мне адреса тех, кому бы ему хотелось послать литографированный экземпляр. Послали Фритиофу Нансену с надписью: «Председателю Земного Шара Фритиофу Нансену от русских Председателей Земного Шара Велимира Хлебникова и П. Митурич». В этом акте я переживал присягу-клятву — нести мысли Велимира широкому обществу.
Потом адрес: в Астрахань, Вере Хлебниковой — художнику. Велимир относился к ней с большим уважением и любовью, перерастающими родственное отношение. Оберегая ее как художника, помогал по силам показывать свое искусство. Сам таскал, будучи в Астрахани, ее полотна на выставку. Когда ожидал у себя Р. Ивнева, повесил живопись ее на стены. Сестра его необычно крупными шагами шла к высотам живописи...
Но интересен вопрос, как глубоко понимал Велимир живопись, не имея большой практики чтения ее и особенно чтения современной живописи.
Работая над словом и числами, следовательно, в материале умозрительных частот колебания мысли, в котором он слагал гармонии, он мог затрудняться в чтении светоязыка.
Но иногда ему казалось, что он верно читает, и даже вмешивался в самый процесс работы Веры.
Вера же только начинала развивать мысль о гармонии цвета, до выполнения которой было далеко, и этого он уследить не мог. Свободным чтением живописи в строгом смысле слова он не располагал, и этим можно объяснить, что не дал разбора ее живописи и других больших мастеров но, как философ и тончайший интуист, он глубоко проникал в нее и понимал значение в культуре, особенно нашей новой эры. Он отдавал живописи почетное место...
Для Велимира в общем большом принципе ясна была победа глаза над слухом, но при конкретном столкновении с живописью он больше не разбирал литературного содержания ее (в III т. — «Бурлюк», в V т. — разбор работ Лентулова).
Эта сторона живописи понималась им, конечно, с большой полнотой. Принципиальное уважение к живописи было у него так велико, что звание художника приближало к нему человека. Этим можно отчасти объяснить широкое общение его с людьми, имевшими отношение к изобразительному делу. Не говоря о том, что почти все плеяда футуристов-новаторов были в большей или меньшей степени изобразители, как-то: Бурлюки, Маяковский, Крученых. Каменский. Гуро, Матюшин, Кульбин, Малевич, он общался и со многими художниками — Ларионовым, Гончаровой, Филоновым, Б. Григорьевым, Судейкиным, Пуни, Богородским, Доброковским и др. На его стремление непосредственного сотрудничества с художниками указывают и его литературные свидетельства. ‹...› У Хлебникова нигде ни намека нет на механический почерк, на мертвую повторяемость ритма его. Каждая буква рисовалась легчайшей рукой, которая передает вибрацию мысли о характеристике образа. Так он рисовал целые поэмы, свои статьи. Велимир выставлял свой почерк на устроенной выставке почерков писателей и говорил с достоинством, что подобного по красоте его почерку нет. Мы согласны: более совершенного начертания письмен не может быть.
Но окружающие художники не ценили этого и переписывали его своими бездушными рукописными шрифтами (за исключением, может быть, Ларионова, Розановой и Филонова).
‹...› Велимир любил хорошие чернила разных цветов, перья, бумагу.
В 1922 г. во время болезни его в Москве (температура доходила у него до 42°), когда я достал ему у Маяковского четыре миллиона денег, он так распорядился с ними: два миллиона поручил мне послать матери в Астрахань, заметив: «У меня на душе узелок развяжется», остальные два он истратил на бумагу, чернила и перья.
Всматривался он и в архитектуру, тонко оценивая ее детали... А его прогнозы будущих форм городов и строений! Для нас это чудесное откровение.
В заключение... необходимо вспомнить обращение Велимира к «Художникам мира!» с предложением найти начертательные и цветовые знаки «мировой азбуки»....Мы можем и будем следовать своему вдохновению, преломляя так или иначе данный Велимиром образ пространства звуков речи, но схема построения образов этих звуков обязательна, в ней заложена истина глубочайшего понимания природы звуков речи.
Художники должны опуститься со своей площадки светомысли до уровня нашей общей осведомленности в плоскости философии и слова и затем пойти за Велимиром по ступеням новой для нас лестницы по проторенному пути вверх, полному новостей и чудес.
зависит завязка узла международного значения в человеческом общении. Воплощение мысли Велимира в материале света будет живым утверждением его.
Невозможно теперь еще оценить глубину проникновения в определениях цветов согласных звуков, даваемых Велимиром, т. е. на основе какой ассоциации сочетаются ритмы цвета и звука, но Велимир в этих определениях придерживался указаний Веры Хлебниковой, а потому для меня лично они ценны.
Подготовка текста А. ПАРНИСА
Воспроизведено по: Литературное обозрение // 1985г., №12, стр. 102 — 104