V. ВОЙНА
Весна и лето 1914 года были проведены Хлебниковым в Астрахани, у родных, где и застало его начало империалистической войны. Уже с самого начала войны Хлебников был далек от своих прежних патриотических настроений (1908 — 1913 годов), воспринимая войну с позиций ее пацифистского «неприятия». В продолжение войны это настроение у Хлебникова все более усиливалось, приведя его в конечном итоге к призывам против войны.
Лето 1915 года снова застает Хлебникова на Волге у родных, откуда он в июне переезжает в Москву, по дороге сообщая Матюшину из Царицына: «Я в Царицыне; через два дня буду в Москве, с небольшими средствами... Не заедете ли вы случайно туда? Пока мой адрес: до востребования, больше ничего. Бурлюков и К° увижу. Асеева адрес утерян. Хорошо, если бы он сейчас приехал в Москву и стал издавать. Буду сотрудничать».
По приезде в Москву Хлебников проводит июнь на даче в Пушкине, встречаясь с переехавшим по соседству Д. Бурлюком, который в своих воспоминаниях указывает, что «в 1914 — 15 гг. мы жили всей семьей в Михалеве, около Пушкино, в 35 в. от Москвы. Хлебников приезжал сюда к нам и много писал. Он был занят разбором, вычислением кривой в дневниках М. Башкирцевой и в жизни А. С. Пушкина».
К августу 1915 года Хлебников перебирается в Петербург, а оттуда в Куоккала, где встречается с В. В. Маяковским. Н. И. Кульбиным, М. В. Матюшиным, Л. Андреевым, Н. Евреиновым, К. И. Чуковским, И Репиным, И. Пуни. О своей жизни в Куокккала Хлебников подробно сообщает в письме к родным от 21 августа 1915 года: «Я в Куоккала, деньжонки получил, излучил, за что большое спасибо. Я купаюсь в море, точнее купался, пока было тепло, еще что? бываю у местных представителей искусств и жду что-то? ратников II-ro разряда, кажется. Здесь пробуду до 6 сентября, тогда уеду в Москву.
Приключений больших не было.
Печатаю свои зимние работы. Имею множество неглубоких поверхностных знакомств, наметил дороги к дальнейшим задачам из области опытного (через опыт, а не умозрение) изучения времени. Таким я уйду в века — открывшим законы времени. Пока же прилежно каждые первого числа высылайте обещанное».
В своих дневниковых записях осени 1915 года Хлебников постоянно упоминает о встречах с этим литературным и художественным кругом, в частности о «ссоре» с Репиным: «Ссора с Репиным из-за Лукомского (угол, ломанье). «Я не могу больше оставаться в обществе людей прошлого и должен уйти». Репин: «Пожалуйста, мы за вами не пойдем».
Любопытная запись о Хлебникове этого периода сохранилась в дневнике Б. Лазаревского, бульварно-реакционного беллетриста (ныне белоэмигранта), с которым Хлебников встречался летом 1915 года в Куоккала. В записи от 25 августа 1915 года Б. Лазаревский чрезвычайно откровенно сообщает: «Хлебников конечно дегенерат, но симпатичнее Маяковского. Ах, как было бы полезно для обоих футуристов опуститься в ряды войск!» Однако именно то обстоятельство, что Хлебников «опустился в ряды войск», сделало его окончательно врагом царизма и подготовило переход на сторону революции.
С октября 1915 года Хлебников в Петербурге. К этому времени относится его участие в антивоенном альманахе футуристов «Взял» к сближение с кругом Брика и Маяковского.
В своих воспоминаниях Л. Ю. Брик подробно описывает жизнь Хлебникова этого периода: «У Хлебникова никогда не было ни копейки, одна смена белья, брюки рваные, вместо подушки наволочка, набитая рукописями. Где он жил — не знаю...
Писал Хлебников постоянно и написанное запихивал в наволочку или терял. Когда уезжал в другой город — чаще всего в Харьков, — наволочку оставлял где попало. Бурлюк ходил за ним и подбирал, но большинство рукописей все-таки пропало. Корректуру за него всегда делал кто-нибудь, боялись дать ему в руки — обязательно все перепишет наново, и так без конца. Читать свои вещи вслух он совсем не мог, ему делалось нестерпимо скучно, он начинал и в середине стихотворения способен был сказать «и так далее.. » Но очень был горд, когда его печатали, хотя никогда ничего для этого не делал. Говорил он очень мало и медленно, но всегда абсолютно интересно. Очень любил, когда Володя (Маяковский) читал свои стихи, и слушал внимательно, как никто. Часто глубоко задумывался, до того, что рот его раскрывался и был виден язык, голубые глаза останавливались и тускнели. Он очень забавно смеялся, пофыркивал, глаза загорались и как будто ждали, а ну еще, еще что-нибудь смешное. Я никогда не слыхала от него ни одного пустого слова, он никогда не врал и совсем не кривлялся, и я была совершенно убеждена, да и сейчас убеждена в его гениальности».
В апреле 1916 года Хлебников призывается на военную службу — рядовым 93-го запасного полка в Царицыне. С самого начала солдатчина оказывается для наго непосильной, и военная служба становится источником непрерывных мучений.
Уже в одном из первых писем к родным периода солдатчины Хлебников сообщает: «Я в мягком плену у дикарей прошлых столетий. Писем давно но получаю. 1 посылку получил и 20 рублей. Больше ничего. 15 мая была комиссия, и меня по милости капитана Супротивного назначили в Казань на испытание в Казанский военный госпиталь. Но до сих пор я не отправлен. Я много раз задаю вопрос: произойдет или не произойдет убийство поэта, больше — короля поэтов, Аракчеевщиной? Очень скучно и глупо». (Письмо от 4 июня 1916 г.) Хлебников переводится в «чесоточную команду» и хотя избавляется от военной муштры, особенно тяжело им переживаемой, но это не освобождает его от гнетущей атмосферы царской казармы. Д. Петровский, приехавший в Царицын навестить Хлебникова, следующим образом передает свое впечатление о нем: «Виктор Владимирович шёл ко мне через двор, запихивая что-то в рот и закрывая рот и ложку левой рукой. Обрадовался и так, не спросясь ни у кого из начальства, пошел со мной. Я тоже обо всем этом позабыл, так был я потрясен его видом: оборванный, грязный, в каких-то ботфортах Петра Великого, с жалким выражением недавно прекрасного лица, обросшего и запущенного. Мне вспомнилось: «Король в темнице»...
Я привёз много новых книг с его стихами, в том числе «Московские мастера», «Четыре птицы» и пр. Он жадно на них набросился, лицо его преобразилось, это опять был прежний мастер Хлебников. Он решил, что теперь, когда я уеду, он время от времени будет снимать номер в гостинице, сидеть и читать, воображая, что он приехал как путешественник и на день остановился в этой гостинице, вполне беззаботный.
... Еще раз в эту неделю видел я Хлебникова блещущим всем остроумием и веселостью, когда им сочинялась эта лекция и я с его слов набрасывал её конспект. Сколько раз мы съезжали в сторону от темы, и было необычайно интересно следовать за ним и толкать его дальше и глубже».
В Царицыне Петровским и Татлиным при участии Хлебникова было устроено совместное выступление, на котором прочтен был антивоенный доклад «Чугунные крылья», написанный Хлебниковым.
Для Хлебникова, для его иллюзорного представления о действительности, война и казарма оказались той жизненной школой, тем испытанием, которое коренным образом изменило его взгляды. Об этом переломе, о крушении прежних ценностей Хлебников писал Н.И. Кульбину в июне 1910 года, прося его помочь освобождению от военной службы: «Я пишу вам из лазарета «чесоточной команды». Здесь я временно освобожден от в той мере несвойственных мне занятий строем, что они кажутся казнью и утонченной пыткой, но положение мое остается тяжелым и неопределенным. Я не говорю о том, что, находясь среди 100 человек команды, больных кожными болезнями, которых никто но исследовал точно, можно заразиться всем, до проказы включительно. Пусть так. Но что дальше? Опять ад перевоплощения поэта в лишенное разума животное, с которым говорят языком конюхов, а в виде ласки так затягивают пояс на животе, упираясь в него коленом, что спирает дыхание, где ударом в подбородок заставляли меня и моих товарищей держать голову выше и смотреть веселее, где я становлюсь точкой встречи лучей ненависти, потому что я другой — не толпа и не стадо, где на все доводы один ответ, что я еще жив, а на войне истреблены целые поколения. Но разве одно зло — оправдание другого зла и их цепи? Я могу стать только штрафованным солдатом с будущим дисциплинарной роты.
войной, я должен буду сломать свой ритм (участь Шевченко и др.) и замолчать как поэт. Это мне отнюдь не улыбается, и я буду продолжать кричать о спасательном круге к неизвестному на пароходе».
приват-доцента Военно-медицинской академии, приславшего Хлебникову письмо, в котором он засвидетельствовал «чрезвычайную неустойчивость нервной системы» и «состояние психики, которое никоим образом не признается врачами нормальным» (письмо H. И. Кульбина от июня-июля 1916 г.) — Хлебников посылается на испытание в астраханскую больницу. В Астрахани он смог прожить некоторое время у родных во время назначений на комиссии. Так, в письме к М. В. Матюшину 30 сентября 1916 года он сообщал из Астрахани: «Я еще на свободе пока. Дальше не знаю».
За время пребывания в Астрахани Хлебников подготовил к печати и послал к Г. Н. Петникову в Харьков ряд статей и стихотворений, напечатанных позже во «Временнике» 1-м (Харьков, 1916) и «Северном изборнике» (М., 1918). Несмотря на испытания в больнице, Хлебникова, «продержав 3 недели среди сумасшедших» (см. его письмо к Г. Н. Петникову от ноября 1916 г.), отправили в ноябре 1916 года в лагерь иод Саратов рядовым в 90-й пехотный полк. В письме к Петникову от 22 декабря 1916 года он сообщает: «Я — рядовой 90 зап. пех. полка 7 роты 1 взвода. Живу в двух верстах от Саратова за кладбищем, в мрачной обстановке лагеря». Только после февральского переворота освободился Хлебников из «учебной команды» саратовского лагеря. Получив в мае 1917 года «пятимесячный отпуск», он едет в Петербург, но и тут его задерживают по дороге, в Твери, как дезертира.
Империалистическая война произвела значительный перелом в мировоззрении Хлебникова. Личный опыт Хлебникова, его пребывание в казарме, мучительно им переживавшаяся солдатчина завершили этот перелом. Однако объяснять его лишь биографическими причинами недостаточно. Необходимо учесть, что предпосылки к этому перелому имелись как в бунтарских настроениях, встречавшихся у Хлебникова раньше, так и в том идеологическом сдвиге, который произвела война в сознании мелкобуржуазных слоев.
Империалистическая война 1914 года оказалась пробным камнем для определения классовой позиции самых разнообразных социальных групп. Во время этой войны «русский либерализм», по словам Ленина, «выродился в национал-либерализм и состязался в «патриотизме» с черной сотней». Буржуазные и мелкобуржуазные писатели выступали с шовинистическими и патриотическими стихами, статьями, рассказами. Символисты и акмеисты (за исключением Белого и Блока) прославляли и воспевали войну и империалистическую политику царизма. Даже такой, казалось бы, далекий от гражданских тем поэт, как Ф. Сологуб, делается одним из наиболее шовинистически настроенных пропагандистов войны.
литературы и мощного голоса Максима Горького — других голосов протеста против войны в художественной литературе не раздавалось.
Хотя антивоенные стихи и поэмы Хлебникова не были идеологически отчетливыми, выражая прежде всего страх перед ужасами войны, растерянность и беспомощный гуманистический протест, но даже сквозь этот пацифистский гуманизм в них прорывался уже призыв к войне против войны.
В 1915 — 1916 годы война становится основной и центральной темой творчества Хлебникова. Хлебников еще до солдатчины воспринимает войну как враждебное для человечества начало, стоя на позициях гуманистического пацифизма. Наиболее полное выражение эти антивоенные настроения получили в поэме «Война в мышеловке», составившейся из отдельных стихотворений, написанных в 1915 — 1916 годах:
Этот пацифизм Хлебникова перекликается с антивоенными стихами Маяковского военных лет, противостоя патриотическому и шовинистическому угару. Однако Хлебников выходит в отдельных случаях за пределы своего гуманистического пацифизма и призывает к борьбе с войною, хотя призыв этот им не осознан и столь же неконкретен, как и все остальные политические высказывания Хлебникова:
Поэма «Невольничий берег» (1916 г.) представляет уже значительный шаг вперед по сравнению с «Войной в мышеловке». В ней нет того пацифистского отношения к войне, которое характеризует позицию Хлебникова в других антивоенных вещах. Чрезвычайно показательно, что в этой поэме изменён и творческий метод Хлебникова в сторону приближения в реалистическому изображению действительности, предвещая уже его более поздние вещи 1921 года. Хлебников здесь начинает понимать классовую механику империалистического государства, посылающего солдат воевать, как «стадо волов», под благословением религии:
Он понимает, что:
В «Невольничьем береге» Хлебников приходит к утверждению крестьянского восстания как единственного выхода из «соломорезки войны». Эта поэма подвела итог всем смутным, бунтарским настроениям Хлебникова, той «разиновщине», которая сквозила в целом ряде его дореволюционных произведений и высказываний и, в особенности, усилилась в период империалистической войны, выражая отрицательное отношение к ней широких народных масс. В своем резко отрицательном отношении к войне Хлебников сближается с Маяковским, выражая тот же протест против чудовищной империалистической бойни, что и Маяковский в «Войне и мире». Недаром «Невольничий берег» во многом перекликается с такими антивоенными стихами Маяковского, как:
Эта близость антивоенных стихов Хлебникова и Маяковского не ограничивается тематической общностью. «Война в мышеловке» и «Невольничий берег» Хлебникова — и «Война и мир» Маяковского близки и в самой манере стиха, в своем гиперболическом патетизме и контрастирующем с ним разговорно-сниженном словаре и интонации. Скорее всего здесь можно говорить о взаимном влиянии Хлебникова и Маяковского друг на друга, возникшем в результате некоторого сближения их идейных позиций.
«Невольничий берег» Хлебникова и «Война и мир» Маяковского остаются наиболее значительными поэтическими произведениями, направленными против империалистической войны. Однако Хлебникову все же не удалось подняться до отчетливой антиимпериалистической позиции Маяковского.
мелкобуржуазного утопизма вырастает и «Труба марсиан», декларация, направленная против капиталистического строя, написанная Хлебниковым осенью 1916 года. Это воззвание (подписанное, кроме Хлебникова, поэтами Н. Асеевым, Г. Петниковым, Божидаром, а также художницей Марией Синяковой) является документом, наиболее последовательно вскрывающим настроения политически неориентированной, мелкобуржуазной, в первую очередь «артистической», интеллигенции, наивно, по глубоко-искренно протестующей против войны и капитализма.
«Труба марсиан» возвращает нас к социальным утопиям начала прошлого века, с их стремлением преодолеть социальные противоречия мирным путем, с призывом к «мировой гармонии», осуществленной «в стране, где говорят деревья, где научные союзы, похожие на волны, где весенние войска любви, где время цветет как черемуха и двигает как поршень, где зачеловек в переднике плотника пилит времена на доски и как токарь обращается со своим завтра... »
«Труба марсиан» свидетельствовала о том, что волны широкого недовольства, ожидание нараставшей революции доходили и до той изолированной, замкнувшейся в своем мире искусства артистической интеллигенции, которую также революционизировала империалистическая война, но ее «бунтарство» сплошь и рядом облекалось в такие отсталые, наивно утопические формы, что по сравнению с подлинно революционной марксистской теорией они казались детским лепетом. Путь футуристов, при всех их бунтарско-индивидуалистических метаниях, был путем к революции, путем выхода из той изолированной «надклассовой» вышки «свободного искусства», которое первоначально отстаивалось ими. Недаром «Трубу марсиан» Хлебников направляет против «приобретателей», которые «памятниками и хвалебными статьями» «стараются освятить радость совершённой кражи и умерить урчание совести».