II. ПЕТЕРБУРГ
18 сентября 1908 года Хлебников был зачислен в число студентов Петербургского университета на третий курс естественного отделения физико-математического факультета, а в письме от 23 сентября он указывает родным свой петербургский адрес. О первых днях своего пребывания в Петербурге Хлебников сообщал в письме к отцу от 13 октября 1908 года следующие подробности: «Доношу о своей жизни: живу на Вас. Острове в 15 — 20 минутах ходьбы от университета. Плачу 10 руб. комната — один, обедаю в столовой то за 10 к., то за 50 к. — обед всегда невкусный. У хозяйки мог бы обедать за 11 руб., — но до лучших времен. Расстояния меня убивают. Трамваи тоже». С переездом в Петербург Хлебников интересуется не столько учебно-университетскими делами, сколько литературой. В том же письме к отцу он добавляет: «Недавно посетил «вечер Северной Свирели» и видел всех: Ф. Сологуба, Городецкого и других из зверинца... ». В одном из следующих писем Хлебников сообщает матери: «На днях опять будут хлопоты по литературным делам. Веду жизнь «богемы» (письмо от 28 ноября 1908 г.).
Хлебников порывает с занятиями биологией и естественными науками ради литературы, увлечение которой встречало в семье недоверчнвое отношение отца, желавшего видеть сына естественником. На следующий учебный год Хлебников подает в университет заявление о переводе его на факультет восточных языков в разряд санскритской словесности (заявление от 17 сентября 1909 г.), а затем с переводе на славяно-русское отделение историко-филологического факультета, на первый курс которого он и был переведен 15 октября 1909 года.
который Хлебников посещает, по-видимому, весьма неаккуратно, и уже в следующем, 1910 году пишет отцу о том, что он «намерен выйти из университета». Однако из университета Хлебников был исключен только 1 июня 1911 года как не внесший плату за осень 1910 года.
Литературный круг, который первоначально привлекал к себе Хлебникова в Петербурге, был в первую очередь круг символистов и акмеистов. В письмах его 1908 — 1910 годов упоминаются Сологуб, Городецкий, Вяч. Иванов, Кузмин. Хлебников постоянно сообщает родным о своих литературных планах и встречах, в частности упоминая о возобновлении знакомства с Вяч. Ивановым, являвшимся, по-видимому, его первоначальным литературным ментором. «Я виделся с В. Ивановым. Он весьма сочувственно отнесся к моим начинаниям», — сообщает он отцу в письме от 31 мая 1909 года. По свидетельству Б. Лившица, «Вяч. Иванов, напр., высоко ценил творчество Хлебникова, и нелюдимый Велемир навещал его еще в башне на Таврической».
В письме к матери от 8 июня 1909 года Хлебников сообщает о том, что «Осенью в Петербурге возникнет кружок, в котором будут читаться мои вещи». «Кружок», о котором шкал Хлебников, — объединение символистов и акмеистов, которое с осени 1909 года сорганизовалось в «Академию стиха» при журнале «Аполлон». О нем Хлебников пишет как о литературной группе, ему в этот период наиболее близкой: «Я познакомился почти со всеми молодыми литераторами Петербурга — Гумилев, Ауслендер, Кузмин, Гофман, гр. Толстой и др. Моё стихотворение, вероятно, будет помещено в «Аполлоне», новом петербургском журнале, выходящем в Питере. Дела с университетом меня сильно утомляют и беспокоят, отнимают много времени. Я подмастерье и мой учитель — Кузмин (автор «Александра Македонского» и др.)».
К периоду «ученичества» у символистов и акмеистов относится стихотворение «Вам», обращенное к Кузмину. Однако надежды Хлебникова на напечатание его «стихотворения в прозе» (м. б. «Зверинца» или «Юноша — я мир») не оправдались. Творчество Хлебникова, при известной близости некоторых его элементов к символизму, было в основном настолько далеко от тех литературных принципов, которыми руководились «Аполлон» и «Академия стиха», что вещам Хлебникова не было суждено появиться на страницах журнала.
По-видимому, это обстоятельство в значительной степени способствовало отдалению Хлебникова от круга символистов и акмеистов. Хотя он еще и в начале 1910 года сообщает мельком о своих встречах с Ремизовым, об ожидании знакомства с Брюсовым и продолжает бывать в «Академии стиха» (письмо к Е. В. Хлебниковой от 1 февраля 1910 г.), но в отношениях его с этим кругом уже намечается разрыв. В одном из следующих писем он упоминает о том, что «в «Академии стиха» две недели не был». На причины этого охлаждения и последующего разрыва Хлебникова с господствовавшей тогда литературой указывал и Д. Бурлюк в своем предисловии к «Творениям» Хлебникова (М., 1911), говоря: «Гений Хлебников читал свои стихи в 1906 — 7 — 8 году в Петербурге Кузмину, Городецкому, В. Иванову и другим, но никто из этих литераторов не шевельнул пальцем, чтобы отпечатать хотя бы одну строку этих откровений слова».
о роли поэта как поэта-теурга, постигающего «тайны» мира и проповедующего людям это новое знание, вера в магическое могущество слова, наряду с символикой замысла ряда таких вещей, как, например, «Маркиза Дезес», сближают Хлебникова с символистами. В частности, у Хлебникова можно найти известную близость с Блоком, Белым, Вяч. Ивановым. Языковые теории А. Белого (в особенности его «Глоссолалия», 1922 г.), учение об эмоциональной природе звука у Бальмонта («Поэзия как волшебство», 1914 г.) несомненно шли в том же направлении, что и теории Хлебникова. В особенности эта связь с символизмом ощутима в ранних стихах Хлебникова, в которых он еще пробует разные стиховые принципы, испытывая известное воздействие то мелодической плавности бальмонтовского стиха («Нега-неголь»), то древнерусской стилизации Городецкого и Ремизова («Девий бог», «Боевая») и даже кратковременного влияния Кузмина («Вам», «Алферово»). Но в отличие от мистического идеализма символистов Хлебников рационалистичен, и сквозь идеалистическую концепцию действительности у него сквозит материальная плоть вещей, чувственная данность образа.
К этому времени относится сближение Хлебникова с будущими футуристами и участие в 1-м сборнике «Садок судей». Знакомство Хлебникова с будущими футуристами, в частности с Василием Каменским, начинается еще в 1908 — 9 году. Здесь необходимо иметь в виду, что до появления первого «Садка судей» (а в значительной мере и до 1911 — 1912 гг.) «футуристы» еще не выделялись из общего числе молодых, начинающих писателей.
Знакомство Хлебникова с Каменским, положившее в известной мере начало возникновению футуризма, произошло в 1908 году в редакции иллюстрированного еженедельника «Весна», издававшегося Н. Н. Шебуевым. «Весна» являлась довольно пестрым и не оформившим своего направления журналом, печатавшим наряду с рыночной, второсортной литературой и произведения молодых, начинающих писателей. Хлебников передал для напечатания в журнале свое «стихотворение в прозе» «Искушение грешника», понравившееся Каменскому благодаря новизне словообразований и, по его настоянию, принятое Шебуевым.
С напечатанием в журнале «Весна» в 1908 году этого «стихотворения в прозе», собственно, и начинается литературная деятельность Хлебникова. Однако настоящим литературным крещением его было опубликование «Смехачей» в «Студии импрессионистов» и «Зверинца» в первом «Садке судей» в начале 1910 года, доставившее Хлебникову сравнительно широкую известность.
В дальнейшем Каменский познакомил Хлебникова с Бурлюками, Е. Г. Гуро и М. В. Матюшиным. Д. Д. Бурлюк, вспоминая об этом времени, сообщает, что «В. В. Хлебников жил у купца на уроке за комнату. Это был деревянный, неоштукатуренный дом, и во все его окна с одной стороны глядели кресты Волкова кладбища... Витя занимался «за комнату» с двумя очень вспухшими блондинками, дочерьми купца; как длинные репы, висели на их розовых шеях сзади тугие косицы. Хлебников не решался уйти, я заявил мамаше, что забираю студента. Та не удивилась, — видимо была даже рада. Быстро собрал «вещи». Что-то очень мало. Был чемоданчик и мешок, который Витя вытащил из-под кровати... Наволочка, набитая скомканными бумажками, обрывками тетрадей, листками бумаги или же просто углами листов... «Рукописи!.. » — пробормотал Витя». (Неизданные воспоминания.)
на всю идейную сумбурность и противоречивость, будущие футуристы ужо и тогда чувствовали себя революционнее и «демократичнее» господствующего буржуазного искусства в лице символистов и акмеистов в поэзии или «мирискусников» в живописи. Не случайно за плечами Маяковского, Каменского и даже Хлебникова ко времени их прихода в литературу была тюрьма, было участие в революционном движении. Это полуанархическое, во многом наивное и неосознанное, но демократическое и по существу бунтарское настроение тех лет передает в своих воспоминаниях В. Каменский: «Мы — истые демократы, загорелые, взлохмаченные (тогда я ходил в сапогах и в красной рубахе без пояса, иногда с сигарой), трепетные, уверенно ждали своего часа». Это тем более необходимо отметить, что к 1909 — 1910 годам настроения и взгляды Хлебникова во многом определялись его увлечением «славянскими» националистическими идеями.
Идеализация «старины», языческой Руси, особенно явственно сказавшаяся в целом ряде произведений Хлебникова. 1908 — 1913 годов («Девий бог», «Училица», «Дети выдры», «Мы устали звездам рыкать» и мн. др.), в то же время тесно переплетались с его бунтарско-«нигилистическими» настроениями. Этим объясняется не только возможность объединения Хлебникова с остальными участниками футуризма, но и решительное отмежевание его от господствующих литературных группировок. Бунтарский характер футуризма виден не только из собственных заявлений футуристов, но и из отношения к ним представителей господствующей буржуазно-дворянской литературы. Даже в пору завоевания футуристами литературной известности в 1914 — 1916 годах они не пользовались признанием со стороны буржуазного читателя и критики. Однако футуризм до самой революции оставался замкнутой артистической группой. Наличие в рядах футуристов Маяковского, уже тогда переросшего футуризм и шедшего путем подлинного поэта-революционера, не изменяет общей социальной характеристики футуризма, как мелкобуржуазного художественного направления.
О первой встрече Хлебникова с участниками «Садка судей» (название предложено было Хлебниковым) рассказывает М. В. Матюшин:
«Подготовка первого сборника «Садок судей» относится к 1909 году. С братьями Бурлюками мы познакомились года за два до этого, а с В. Каменским — несколько позже, на первой выставке «импрессионистов», устроенной Н. И. Кульбиным. Каменский же рассказал, что недавно приехал в Петербург новый интересный поэт (помню, нам всем понравилось, что кусты вечерние у него назывались «грустинки») и притом чудак страшный. Это был Хлебников. Вскоре он переехал к нам, привезя с собой большую корзину, в которой оказались рукописи. Был он нелюдим, с Е. Гуро они не сходились, побаивались друг друга, но несколько раз были разговоры — интересные... Приходил к нам еще С. Мясоедов, учитель математики. У них в семье увлекались словотворчеством — и все предметы домашнего обихода имели у них свои, особенные названия.
Сходились, говорили, читали стихи... Решили выпустить сборник. Собирались раза два-три безрезультатно — для издания нужно было довольно много денег. Наконец через одну знакомую (в дружеском кружке она называлась «Эмильевич», так прозвала ее Е. Гуро) устроили печатание в редакции «Petersburger Zeitung» — обошлось недорого. Редактировал В. Каменский и на правах редактора взял себе больше всех, что-то около 30 страниц. Печатали на обоях. С рисунками. Сборник получился интересный. Вскоре после его выхода Д. и Н. Бурлюки в одну из сред отправились на «башню» к В. Иванову, где собирались писатели, и рассовали штук тридцать по карманам пальто. Так вышел в свет «Садок судей».
«Я, Бурлюки, Хлебников начинаем часто бывать у Елены Гуро (жена Матюшина), у Кульбина, у Григорьевых, у Алексея Ремизова. Всюду читаем стихи, говорим об искусстве (за чаем с печеньем — Додя, улыбнись), спорим, острим, гогочем. В биржевке вечерней Н. Н. Брешко-Брешковский сфельетонил нас — мальчиками в курточках, и нам стало еще веселее».
М. В. Матюшин рассказывает о первых годах пребывания Хлебникова в Петербурге следующее: «В. Хлебников был центральной фигурой в этой среде. Он был удивительно бесшумен и постоянно сосредоточен. Его лоб приводил в смущение своей какой-то громадной внутренней работой (самых веселых шутников). Сам же он, при обращении к нему, как-то смущался и тихо шептал непонятный ответ. В жизни с товарищами он был чрезвычайно замкнут и оживлялся лишь в обсуждении нового издания и общей работы... В повседневной жизни В. Хлебников был беспомощен, как дитя, и страшно рассеян. За обедом подносил ко рту коробку спичек вместо хлеба, выходя, забывал шапку. Молчаливость и замкнутость заставляли забывать иногда о его присутствии...
Работая целыми днями над изысканием чисел в публичной библиотеке, Хлебников забывал пить и есть и иногда возвращался такой измученный, серый от усталости и голода, но в такой глубокой сосредоточенности, что его с трудом можно было оторвать от его вычислений и усадить за стол».
Уже с самого начала 1911 года Хлебников упоминает в письмах о своем увлечении «числами». Так, в письме от 25 февраля он сообщает брату: «Я усердно занимаюсь числами и нашел довольно много законностей. Я однако собираюсь довести до конца, пока я не отвечу, почему так это все происходит».
зародился футуризм, насыщенной степным привольем, атмосферой животного здоровья и сельского изобилия, Хлебников сближается со своими будущими соратниками по футуристическим выступлениям. Там же, в Херсоне, Хлебников издает свою первую брошюру с числовыми и языковыми материалами: «Учитель и ученик» (Херсон, 1912).
Зимы 1911—1914 годов Хлебников проводит в Петербурге, вращаясь преимущественно в кругу футуристов. М. В. Матюшин, Д. Бурлюк, Н. Кульбин и в меньшей степени наезжавшие из Москвы Маяковский и Крученых, а в 1913—1914 годах Пуни, Брик, Лившиц составляют основной круг лиц, с которыми он встречается. Атмосфера богемы, литературных скандалов, вечеров и эстрадных выступлений, которая окружала Хлебникова в 1913—1914 годы, во многом определяла и его образ жизни. В этой обстановке та беспорядочно-безденежная, часто полуголодная жизнь, которую вел Хлебников, не обращала на себя особого внимания. Следует отметить страсть Хлебникова к постоянным переменам места, поездкам, перемене комнат, к путешествиям. В 1910 — 1915 годах Хлебников ежегодно бывает то в Москве, то в Астрахани, то в Святошине (под Киевом), то в Чернянке у Бурлюков, то в Куоккала, редко засиживаясь в Петербурге более нескольких месяцев, в особенности весною и летом. Настроения и творческие планы Хлебникова этого периода лучше всего передает его письмо к В. В. Каменскому из Святошина: «Мое настроение в начале лета можно было бы назвать «велей злобой» на тот мир и тот век, в который я заброшен по милости благого провидения. Теперь же я утихомирился и смотрю на божий свет тихими очами. Задумал сложное произведение «Поперек времени», где права логики, времени и пространства нарушались бы столько раз, сколько пьяница в час прикладывается к рюмке».
Начало 1914 года было ознаменовано приездом Маринетти, читавшего в конце января в Петербурге лекции об итальянском футуризме.
Приезд Маринетти особенно ясно показал, насколько фактически независим и далек был русский футуризм от итальянского. Тот империалистический, буржуазный культ техники современного капитализма и войны, та проповедь силы и националистического расизма, которую исповедовал итальянский футуризм, были враждебны русскому футуризму, возникшему из совершенно иных социальных корней.
Итальянский футуризм, выражавший идеологические устремления империалистической буржуазии и переросший впоследствии в фашизм, был враждебен мелкобуржуазному, «нигилистическому» бунтарству русских футуристов. Поэтому лекции Маринетти, на которых он говорил «о здоровом инстинкте народа, рвущегося вперед наперекор косным силам старины, о достоинстве расы», не только не вызвали никакого сочувствия у русских футуристов, но и привели к конфликту с ним. Одним из инициаторов выступления против Маринетти в Петербурге был Хлебников, написавший листовку-воззвание.
к себе в 101 раз бросил себя на костер и плакал, стоя в стороне».
Весну и лето 1914 года Хлебников проводят у родных в Астрахани, работая над своими вычислениями. Неудовлетворенность окружающим, нарастание максималистских и бунтарских настроений особенно сильно сказываются в этот период, предшествующий непосредственно мировой войне. О своих настроениях Хлебников писал В. В. Каменскому, призывая его «броситься на уструги Разина»: «Я живу здесь рядом с сыскным отделением, — какая грязная подробность, и сонмы их часто проходят перед окнами. Вот что делает твой воевода. Скучает. В плену у домашних. Домашние меня никуда не выпускают... Я здесь в мешке четырех стен. Астрахань разлюбил, Никуда но выхожу. Жалею, что поехал сюда. Целую.
Вообще, не пора ли броситься на уструги Разина? Все готово. Мы образуем Правительство Председателей Земного Шара. Готовь список. Присылай».
Осенью 1914 года Хлебников возвращается в Петербург, записывая в дневнике 31 августа: «Я расстался с домом предков». О жизни Хлебникова в Петербурге зимой 1914/1915 года мы располагаем чрезвычайно скудным материалом, так как письма его за этот период нам неизвестны. Внешнюю сторону быта Хлебникова этого времени описывает Б. Лившиц следующим образом: «Живя оба на Петербургской стороне, мы встречались теперь чаще прежнего. Хлебников снимал крохотную комнатенку на Большом проспекте, в нескольких шагах от Каменноостровского, и я почти ежедневно навещал его. Все убранство каморки состояло из узкой железной кровати, на которой, только скрючившись, мог улечься Велемир, из кухонного стола, заваленного ворохом рукописей, быстро переползших на смежный подоконник, да из единственного кресла работы глухонемых, в ложно-русском стиле, с резьбою из петушков, хлебных снопов и полотенец... »
Следует упомянуть также о том богемном «приюте», который с 1913 года находили футуристы в артистическом кабачке «Бродячая собака», где довольно часто бывал и Хлебников. Кроме того одним из центров футуристических собраний зимой 1913/1914 года был «салон» Пуни на Гатчинской, о котором Б. Лившиц рассказывает: «Впрочем, будетляне имели свой собственный «салон», хотя в применении к ним это слово нельзя употреблять иначе, кик в кавычках. Я говорю о квартире четы Пуни, возвратившихся в тринадцатом году из Парижа и перенесших в мансарду на Гатчинской жизнерадостный и вольный дух Монмартра... У Пуни бывали мы все: Хлебников, Маяковский, Бурлюк, Матюшин, Северянин».